Глава 23
Свои
– Вон они! Вона!
Через решетку перил, снизу вверх почудились, нет, не почудились черные бутсы.
– Беги!
– Открывай ворота! Открывай, говорю!
– Ты с винта, что ли?.. Ты без химзы…
– Я – нормальный! Ну?! Сдохнем тут из-за тебя, кретина! Ну!!
– Где он?! Где они?!
– Дай руку! Не выпускай!
– Я с вами. Я с вами. Я не хочу тут.
– Хер с тобой… Куда хоть там-то? Что тебе наверху?!
Переворачивая столы, перепрыгивая через скамьи, опрокидывая квохчущих браминов, помчали в обратный конец станции. Орденские высыпали из перехода, раскатились по платформе свинцовой дробью.
Долетели до гермоворот, ткнули охране ствол в рыло, завертели винты-запоры, потянули тонну стали по рельсам: стало отходить без желания в сторону; втиснулись в щель, взлетели по ступеням.
Откуда в Артеме остались силы? Откуда – жизнь?
Гнались за ними. Грохотали по граниту. Шли по пятам. Стреляли на бегу, но на бегу и мимо. Галдел разоренный курятник. Замерла створа ворот. Щель оставалась узкой – за кулисы. Сквозь нее лезли бойцы в черном, а брамины от нее жались подальше, чтобы не получить чужую дозу.
Выскочили в вестибюль: Артем, Аня, Тимур и Илья. На выигранную секунду успели взломать наружную дверь, вывалиться голыми в стылую московскую ночь.
– Тут что?!
– Здесь… Здесь оставили… Погоди… Вон она! Руку. Туда!
Пригибаясь – бегом вдоль молчащей Библиотеки, где Артем когда-то страх оставил; под ее незрячими окнами, под слоновьими тумбами ее колонн, по отставшим от стен мраморным плитам. Черные сзади вылетели следом из вестибюля Боровицкой, похожего на вход в усыпальницу. Засомневались – по улице без защиты.
– Наглотаемся сейчас! Тут фонит – знаешь, как…
– Вот. Здесь. Она? Она!
Савелия отбуксированная японка. Брошенная, когда Летяга отлучал их от глушилок. Когда? Сто лет назад; Савелия нет – его люди снесли и утоптали на Комсомольской: в первый же день своей службы в Ордене погиб и пропал без вести. А машина его – вот. Стоит, ждет хозяина.
Артем подергал ручки по кругу, влез через забытый багажник. Под пассажирским ковриком – запасной ключ. Савелий сказал на Комсомольской. Завещал как будто. Вставил ключ, крутанул. Ожило.
От Боровицкой отделились все же, решились, черные фигуры.
– Внутрь давайте!
– Куда вы?!
– На ВДНХ! К своим. Домой. Рассказать им!
– Я – нет. Я остаюсь. Что мне там? Я с ними договорюсь!
– Лезь в машину, идиот!
– Это же наши! Я договорюсь. Постой… Забыл. Вот. Твое? Отдали.
Достал – черно-серый, тусклый – наган.
– Мое.
Сунул Артему в открытое окно.
– Спасибочки, бля.
– Все! Езжай!
Тимур поднял руки, развернулся и зашагал к бегущим навстречу черным бесам. Артем перекрестил его мысленно. Вжал газ.
От Охотного ряда, от Тверской ветер принес сгусток звука: рык мотора.
Рванули с места. Развернулись с визгом, резина задымила. Аня – слева, на переднем пассажирском; Илья Степанович, хвост не пришитый, сзади болтается. Задраили окна.
В зеркале заднего вида безгласно, как тряпичный, повалился на землю Тимурчик, упал поднятыми руками вперед. И туда же, в его черную рамку, еще через секунду влетел бронированный внедорожник.
Тормознул у тела. Потушил фары. Уменьшился. Растворился.
Неслись по Воздвиженке, по всем местам, где Артем сотню раз хаживал: а теперь – в последний раз. Глядели порожне с обочин вслед мчащейся японке чьи-то выклеванные черепа, выеденные здания, высохшие деревья.
И обглоданной луной было чуть подсвечено пустое небо. В небе было звезд наколочено, как в ту ночь, когда Артем вышел с Женькой наверх, хитростью заставив его и Виталика отпереть гермозатвор на Ботаническом саду.
– Помнишь, Жень?
– Хватит, Артем. Пожалуйста.
– Прости. Я больше не буду. Правда.
Мигнуло-кануло Министерство обороны из костяно-белой извести, прошмыгнул склепик станции Арбатская. По правую руку стояли прямо и узко высотки в двадцать с чем-то этажей, похожие на бойцов, забытых на победном параде. По левую шли дурацкие и величественные растопыренные дома Калининского, с самыми большими в какой-нибудь Европе рекламными экранами, теперь выгоревшими дочерна. Часовые отдавали Артему честь. Экраны показывали ему его прошлое и его будущее.
– Как дышится? – спросил он у Ани.
– По-другому.
Вспомнил, как тут был в первый раз – два года назад. Как тут все было иначе. Тогда была тут жизнь – выморочная, чужая – но копошилась. А теперь…
Артем поглядел в зеркало. Показалось, что где-то вдалеке преследует их сгусток темноты; показалось?
Повернул круто, с визгом, на Садовое, и по Садовому пошел в прогрызенной колее, мимо посольства Соединенных Штатов, сожженного на костре, мимо высотки на Краснопресненской – для нежити построенной, с колом на крыше, мимо основательных гранитных домищ, в честь чучела названных «сталинками», мимо площадей-бомбовых кратеров, мимо переулков-траншей.
Смотрел и думал: мертвое к мертвым.
– Домой? – спросила Аня.
– Домой, – ответил ей Артем.
Праворукая пуля-японка выскочила на Проспект Мира; нарушил разметку, погнал на восток. Проскользнули под эстакадой – пересечением с Третьим кольцом; вынесло на мост над железной дорогой, проложенной где-то по самому дну темноты. Еще немного – и поднялась над деревьями застывшая в небе ракета, музей глупой космонавтики, сигнал о близком ВДНХ.
Снова причудилось позади движение. Даже обернулся на секунду; и чуть не влетел в скособоченную фуру, еле успел отвернуть.
Шныряя между ржавыми консервами, знакомой тропой выбрались к входному павильону – к родной станции; машину загнал за киоск обмена валюты – железный куб. Спрятал.
– Быстро добрались. Может, и не очень большая доза, – сказал Артем Ане.
– Ладно, – ответила она.
Вылезли, прислушались… Где-то рычало вдалеке.
– Бегом.
Пробрались в вестибюль – Артем бросил последний взгляд сквозь пыль на плексигласе – преследуют? Нагнали?
Кажется, нет. Если и гнались, отстали.
Верхний гермозатвор открыт; надо вниз по эскалатору, на полсотни метров в глубину. Внизу – ни зги, но Артем эти ступени за год наизусть выучил. Илья споткнулся, полетел было уже носом в ступени и дальше – хребет ломать, еле его поймали.
Наконец ступени кончились. За короткой площадкой начиналась стальная стена – гермоворота. Артем вслепую и точно шагнул влево, с ходу нащупал на стене таксофонную трубку на металлическом шланге, первую из двух.
